Ночь ангелов и музеев в Таганроге

Недавно мы с Игорем зашли в гости к одному нашему другу-фотографу. Рассказали ему о Ночи музеев в Таганроге, поностальгировали о том, какой Таган классный город, и что здорово было бы там жить. Друг был решительно пьян, но собрался и ответил: «В Таганрог надо ехать писать мемуары. А вам еще рано». Не знаю, какие мемуары родились бы на родине Чехова, но Ночь музеев удалась там на славу – по атмосфере, людям, искусству, которое эти люди пришли увидеть или показать.

Подарком для меня стало знакомство с художницами Викой Барвенко и Светой Песецкой, очень открытыми, заботливыми и гостеприимными.  На одной из работ Вики и Светы были изображены любящие друг друга кролики (или зайцы). Эта работа вызвала особый интерес детей, которых на выставке было немало: они останавливались возле нее, тормошили мам и пап, и всячески выражали свое одобрение. Сейчас «Белка и Стрелка» активно готовят акцию «Ихтиандр, выходи!».

Люстры каштанов на тихих улицах, «Архангельск» с любовью и болью, морской воздух на Каменной лестнице, живые цветы в мастерской, поролоновые зайцы под подушкой, лазанье в окна, магически не открывающиеся, а потом открывающиеся двери, Млечный путь над туалетом… «и мы поняли, что все эти фильмы – это уже просто часть нас». Выкладываю статью о празднике, опубликованную в местной газете.

Ночь ангелов и музеев в Таганроге

Эта акция, впервые проведенная в Берлине в 1997 году и приуроченная к международному дню музеев, продолжает набирать обороты – накануне события, в прошлую пятницу, «ночь музеев» стала самым популярным запросом поисковой системы Google.

Раз в году музеи по всему миру работают до позднего вечера или до утра и предлагают специально подготовленные экспозиции, проекты, экскурсии… Цель акции – показать ресурс современных музеев и привлечь в них молодежь. Миллионы людей оказались причастными к этому значимому культурному событию, при этом в каждой стране – на свой лад: в Берлине акция прошла под девизом «Тело укрепляет Дух», прибалтийские музеи распахнули свои двери под девизом «Соседи», парижский музей д´Орсе предложил программу «Ночь Бодлера и «Цветы зла». В Москве было разработано три специальных автобусных маршрута, а Петербургу все это еще предстоит (акция стартует немного позже) – но уже проанонсированы такие мероприятия, как, например, театральное представление в музее петербургского авангарда. Питер, кстати, в отличие от большинства российских городов, использует классический европейский вариант названия акции – «Ночь музеев» (окно в Европу как никак!), а не «Ночь в музее», придуманное, видимо, под впечатлением от одноименного «семейного» кинофильма.

В Ростовской области в акции приняли участие музеи Ростова и Таганрога, Новочеркасска и Каменска. Мы отправились в Таганрогский художественный музей – его программа показалась наиболее интересной. Поездка оправдала ожидания. Все началось уже в уютном дворике музея: дамы и кавалеры в костюмах прошлых эпох прогуливались среди «живых скульптур» (застывших ребят в гриме) и украшенных боди-арт моделей – учащихся студии пластического движения «32» при ТТИ ЮФУ. Световые инсталляции представила таганрогская арт-группа «Белка и Стрелка», созданная Викторией Барвенко и Светланой Песецкой всего два года назад, но уже успевшая заявить о себе на международных выставках, конкурсах и биеннале в Италии, Германии, Турции, Нидерландах. У входа в музей разместились три работы ростовского медиахудожника Игоря Ваганова, в одном из залов демонстрировался его видеоарт.

Помимо всего этого, были организованы экскурсии и по самому музею. Гости смогли увидеть знаменитую картину Серафимы Блонской «Девочки. Вербное воскресенье» при свечах, эта удивительная работа современницы Чехова в 2005 году стала победителем Президентского конкурса «Россия» на лучшее воплощение образа страны одним музейным предметом. Шишкин, Айвазовский, Репин… экскурсовод грамотно анализировала живописные полотна, указывая на особенности, приемы, а иногда и неточности великих мастеров.

Творения современных авторов вызвали не меньше эмоций, чем классика. Во время акции состоялась премьера работы Игоря Ваганова «Архангельск». Мало кто может сказать о смерти с такой нежностью, о жизни с таким драматизмом, так глубоко и в то же время так красиво, как этот изысканный автор. Работа Ваганова многозначна и допускает большое количество интерпретаций. В самом ли деле художник изобразил падшего ангела? Трубы, которые выступают у ангела из спины – это остовы крыльев? За ним – нимб или колесо сансары? «Архангельск» передает ощущение непоправимости гибели чего-то прекрасного и по-детски уязвимого в холодном, кажется, навсегда заснеженном мире. Работа насыщена разнообразными культурными кодами – от фантасмагоричных двойственностей фильма Гая Мэддина «Архангельск» до японского киберпанка.

Директор музея Тамара Федоровна Пугач прогуливалась по дворику, как гостеприимная и доброжелательная хозяйка, без пафоса и громких фраз о том, например, что Таганрогский музей считается одним из уникальных и интересных собраний страны (хотя это и так). Почему «Ночь в музее» в Таганроге прошла столь удачно? Потому ли, что музейные сотрудники незакомплексованы и открыты для новых проектов? Потому ли, что на лицах пришедших гостей читался интерес к искусству, а не желание просто потусоваться?

Возвращение «домой с небес» было, как всегда, отрезвляющим и грубоватым: гроза собиралась над городом Ростовом. Белую розу, подаренную на выставке одному из художников, на автовокзале порывом ветра унесло в мутные воды речки-Темернички.

Игорь Ваганов. Архангельск

Наталья СЛОВАЕВА

Фото автора

Мэтр из города N

До того, как стать «легендарным фотографом» и «основоположником советского эротизма», Николай Бахарев работал слесарем на Новокузнецком металлургическом комбинате. А потом взял в руки фотоаппарат и стал снимать людей – на пляже и в домах. Шокирующие в своей откровенности портреты обитателей российской глубинки –  классика современного авангарда –  проливают совершенно иной свет на соотношение частного и публичного в человеке.

Николай Бахарев. Фото Олега Белобородова

К российскому зрителю Бахарев пришел окольным путем – через Запад, который довольно быстро принял его как этнографическую экзотику. На начало 1990-х годов приходится первый всплеск интереса к творчеству фотографа, предназначение которого, как тогда казалось, – развеять миф «В СССР секса нет». В новом тысячелетии восприятие снимков Бахарева стало тоньше: за непривычностью портретов удалось разглядеть внутреннюю жизнь героев, их индивидуальность, то, что обнажение для мастера – технология, а не самоцель.

Фотографии Бахарева легко узнаваемы: их объединяет особый авторский взгляд и умение через портрет одного человека или семьи передать судьбу целого поколения. На это работают и тщательно продуманный провинциальный быт – от «случайно» разбросанных глянцевых журналов до бутылок советского шампанского, и сами героини Бахарева – возможно, наивные и примитивные, но обладающие какой-то внутренней значимостью, всегда естественные и по-своему красивые. Правда, красота их подчас парадоксальна и заставляет вспомнить «эстетику безобразного», Виткина и Гойю.

Николай Бахарев. Вместе №48, 2003 год

– Николай Сергеевич, как формировалось ваше творческое кредо?

– В 80-е годы стало как-то определенно ясно то, что уже сознавалось, но по многим причинам не выговаривалось. Преувеличенная моралистичность и сами критерии «хорошего и плохого» в ситуации господства визуальной пропаганды, мало имеющей общего с реальностью, вынуждали игнорировать рекомендованные правила для занятия творчеством.

Условность портрета такова, что выразить и выявить «внутреннее» можно лишь с помощью жеста, пластики тела и мимики, которые проговариваются о личных переживаниях и желаниях. А интимный портрет (личностный) – это где человек живет, а не служит, где запирается ото всех или остается наедине лишь с самыми близкими людьми. Здесь неприемлемы понятия общественной морали и этики, то есть социальной нормы, системой авторитарных немотивированных запретов: право, мораль, традиции. Возникающие тягостные противоречия между запретными желаниями и заветами чистоты, я интуитивно старался как-то разрешить, подыгрывая и реализовывая надуманные фантазии местных жителей. Я начинал при отсутствии профессионального опыта, находясь на одном бытовом уровне с заказчиком, сознательно как бы приседая перед ним на четвереньки, вроде угождая его пожеланиям. Я рассчитывал только на случайность, которая все равно, как я надеялся, подчинена внутренним скрытым законам. Все это привело, случайно, к так называемому фотографическому «языку» той самой среды, представителем которой я только и мог быть. Простота этого «языка» вполне подходила для моего количества извилин.

Николай Бахарев. В интерьере №32, 2001 год

– Как вы сами относитесь к этой «простой» жизни?

–. Не отрицая своей принадлежности к «простым» людям, я и сейчас готов числиться по категории «быдло» (рабсила), а куда денешься? Жизненного кругозора хватало только на добрые чувства и бессильное недовольство. Но признание и сопереживание не обязательно есть то же самое, что согласие; и примириться с этим вроде как не позволяет уже приобретенный статус «творца».

А вот каким образом начавшаяся собираться череда фоторабот, выполняемая по заказам населения на местном пляже, связана с бытовой культурой человеческих отношений в окружающей нас реальной жизни, тогда было совершенно не ясно. Анализ – вещь относительно медленная, а в жизни все – мгновение. Подкупала только возможность наблюдать за почти обнаженными телами раскованно разбросанных в общественном месте и, по возможности, заинтересованно отнестись к нуждам отдыхающих. Здесь то и появилась надежда подобраться поближе к идее психологического портрета через пластику обнаженного тела. А впоследствии и использования обнажения, как одной из возможностей (технология) для раскрепощения внешней и внутренней природы своих сограждан. Здесь главное не нарушать границ собственной компетенции – не «развлекаться», а добиваться убедительности. Сам по себе интерес к обнаженному телу лежит в природе человека (продолжение рода). А так как эротика (чувственность) и секс принадлежат у нас к теме скандальности, а тем самым и спекулятивной привлекательности, то работать в этом направлении в 80-х годах было небезопасно.

Николай Бахарев. Вместе №49, 2003 год

– А в чем крылась опасность?

– Тогда любая обнаженная натура в фотографии считалась порнографией. Но примером для меня были художники прошлого. Большинство художников, которым интересна реальная жизнь и люди, занимаются обнаженной натурой, работают с телом. В Советском Союзе существовала статья за распространение такой информации, а значит, можно было заниматься таким творчеством только «подпольно». При этом всегда оставался провинциальный страх многократно пуганой вороны: как бы чего не вышло? Для многих это кончалось деградацией их творческих порывов.

Николай Бахарев. Вместе №54, 2008 год

 Здесь как раз возникает скабрезный вопросик: а к чему это обязательное обнажение? Неужто для того лишь, чтобы взбодрить слишком целомудренного зрителя и оттолкнуть или привлечь его «клубничкой»? В нашем мире вообще слишком большое значение придается внешним поведенческим атрибутам раскованности. Разумеется, я не настолько самонадеян, чтобы допустить, будто мне удастся поколебать своими фотографиями фобии, которые укрепились в общественном сознании творческих патриотов. Тут дело даже не в культуре, а в вытаращенных глазах на предлагаемый фотоматериал. Но так как между художественной фотографией признаваемой нами сейчас и той, какой она тогда была у нас – огромная разница, я бессознательно предлагал клиентам отбросить общественную мораль и попробовать раскованно, не обращая внимания на то, что об этом подумают окружающие, попытаться подыграть своим внутренним желаниям, ради интереса посмотреть на себя со стороны. «Тот, кто не способен пожертвовать честью ради «высокого», недостоин и его милости – привычная тема экзистенциальной философии: истина, которая противостоит морали». – Альбер Камю, «Миф о Сизифе». Нельзя видеть себя самого – визуальные истории видны только со стороны, и мы выдумываем себе какую-нибудь историю, которую принимаем за свою жизнь. На пересечении ложных социальных ролей и ошибочных самоистолкований формируется, неотделимая от них, неудовлетворенность в своей значимости. Разумеется, речь идет о людях способных жить в согласии с собой.

Николай Бахарев. В интерьере № 36, 2003 год

– Почему вы предпочитаете работать с непрофессиональными моделями?

– Когда профессиональные модели снимаются для журналов, они фотографируются не для себя, а для других, поэтому такая откровенность, открытость, как у непрофессиональных клиенток, невозможна. Клиентки обычно хотят фотографироваться в дурацкой фабричной одежде, но это неинтересно. Потому что внутри у человека есть какой-то мир, а одежда его как бы скрывает. И для того, чтобы внутренний мир человека выявить, надо менять форму одежды, должен быть покрой странный, своеобразный. Но лучше – совсем без одежды, потому что сделать внутренний, психологический портрет без скидывания масок невозможно. А когда человек разделся, ему уже нечего прятать.

Фото Николая Бахарева

– Как вам удается добиться особой интонации искренности, присущей вашим снимкам?
– «Прямая» фотография не всегда есть свидетельство искренности, поэтому мой интерес всегда снабжен эталоном для сравнения – визуальная насмотренность фоторабот известных авторов (Август Зандер, Картье Брессон, Йозеф Куделка, Гунар Бинде, Себастиано Сальгадо, Вильгельм Михайловский, Арнольд Ньюман, и журнал «Советское фото»). И здесь вновь возникало настырное стремление навязать портретируемому свою систему профессиональных и творческих ценностей, свою наработанную технологию съемки – минуя диалог, средствами, выходящими за пределы полемики. Наделяя, наполняя физическую внешность всеми ранее составившимися у меня понятиями о людях, непрерывно корректируя этот взгляд извне – взглядом из сложившихся на данный момент отношений с моделью, стараешься ухватить, ощутить эстетически, войти в резонанс их настроений, навязав им задачу играть роль самих себя. Таким образом, работа оказывается документальной по форме и игровой по содержанию. Из-за разного жизненного опыта и невозможности «влезть в душу» клиента за 5-6 часов, все равно можно добиться результата «раскачивая» его на искренность, открытость и откровенность. Вот здесь часто и возникает полемика по поводу возможности нарушений морально-этических норм в достижении этих самых качеств. Иногда странные композиции получаются не столько от задуманного, сколько от неспособности побороть сложность ситуации. В другой раз откровенность вызвана нежеланием признавать себя (то есть модели) такой же, как и все другие. А где-то близкие, интимные отношения позволяют добиться такой интонации искренности, которая может стать частью твоего собственного опыта и чистых не умозрительных отношений. Ведь отношение к портретируемому является активным «персонажем» сюжета, за которой виден сам автор; и который через этого героя достраивает собственное миропонимание. И почему-то именно такие фото, изначально не предназначенные для чужих глаз и потому лишенные пафоса и наигранности, кажутся наиболее убедительны.

Когда я наблюдаю и запечатлеваю прозрачными границы чужой жизни, не обремененной ни условностями, ни предрассудками, самой открытостью демонстрируя наивно серьезное отношение к интимным сторонам жизни, я рассчитываю, возлагаю надежды сам освободиться от иллюзий по поводу человеческой природы и вынудить других принять тебя таким, какой ты есть. Поглядеть на себя со стороны – тоже небось картина не самая приятная, особенно, когда ты не позируешь перед кем-то, не сдерживаешь своих инстинктов, не притворяешься в угоду молве, а все себе позволяешь. Ведь автор портретов остается со своими героями, не со зрителем, досужим любопытствующим, случайно зашедшим на выставку.

Николай Бахарев. Из цикла «Отношение» №24. 1984

– Некоторые называют ваши работы «чернухой», которой придается эстетический статус.

– Фотография, представленная на выставке, уже живет сама по себе, и новый смысл несет. Мысленно собирая персонажей, проживших вместе с тобой, в поисках/уяснении единой общности и собственного прошлого, которое нам жаль, восстанавливая по архивам «Советского фото» документы, почему-то не возникает радости узнавания той атмосферы, которая воздействовала бы на меня ностальгически. В чем тут дело? Ведь человек по своей природе склонен вспоминать свою жизнь и сравнивать. И это необходимо ему, чтобы идти вперед. «Симуляция» реальной жизни Советского периода оставила свой отпечаток в моем сознании, которая приспосабливалась к обстоятельствам, не хотела усомниться в ее правильности. Тогда у многих могли иметь место непреодолимые иллюзии. Визуальная реальность, сконструированная и «сделанная», имея собственную жизнь, заявляла о неопределенности границ между вымыслом и реальностью: в результате пролетарского ханжества мы были отлучены от всего развращающего и, конечно же, притерпелись к этому театру абсурда и уже не замечали нелепиц. А то, что мой материал вызывает у наших зрителей отталкивание и воспринимаемый как «искажением правды», обзываемый «чернухой» – это, скорее всего, эмоциональные издержки: они, выдавая свое желаемое за наше действительное, иногда заставляют задуматься о собственных соображениях на происходящее. Я делаю лишь то, что хорошо понимаю и в силу этого не оглядываюсь, не боюсь саморазоблачиться; как говорится: искусство требует жертв, а жертвы – они ничего не требуют. Главное – добиться подлинности в рамках избранной эстетики, вынужденно фотографируя не всегда желанный для творчества «контингент», который может раскрыть то, что другим не под силу.

Фото Николая Бахарева

– Насколько сегодня творческие люди раскрепощены в выборе тем, в том числе в изображении эротики?

– Наше поколение, вероятно, так и не изжило первоначальной мечтательности о будущей жизни среди нашей тоскливой реальности, которая одна только и есть – жизнь. Общий быт, жизнь на виду, беззастенчивая открытость – это один из признаков душевной честности и чистоты помыслов. И если ранее было немыслимо об этом даже «заикаться», и приходилось не слишком афишировать свою деятельность, то поиски в сохранении равновесия между общественной и индивидуальной морали позволяли высматривать моменты: какая из них служит другой. Советское искусство в силу исторических причин было ориентировано на политическую составляющую; и пренебрежение к сексуальной культуре в личной жизни трудящихся объясняло приоритетом духовных интересов, которое у художников присутствовало скорее в качестве душевной потребности тоски по идеалу, а в жизни они чаще наблюдали ее противоположность, чем и оправдывали свою принадлежность к «недостойному миру». Поэтому придавать значение их убеждениям я перестал с тех пор, как их художественный принцип возобладал над значением плотской любви – мало об этом заботились, предпочитая романтические вымыслы. Конечно, сам секс русской культуре был вообще не свойствен. Она могла знать страсть, но секс за ее пределами. И, кроме того, она иначе относится к словесным высказываниям: была более откровенна, чем западная литература. Атмосфера неприятия интимных отношений в искусстве до сих пор не приветствуется в нашей творческой среде, потому что, проникшись идеологией «высокого стиля», они пронесли ее в себе всю оставшуюся жизнь. Не мне их судить. Я жил иначе, сотни тысяч жителей жили иначе и помнят другую жизнь. От наших творцов уже давно веет дремучестью, на них лежит это несмываемое клеймо – «у нас секса нет». Что этим хотят сказать они, примерно понятно, а вот зачем хотели сказать? Как можно заниматься искусством, вынося за скобки нашу интимную часть человеческой жизни? То, что я не в силах понять, для меня неразумно. Возможно, у вышеупомянутых творцов есть все основания считать созданный ими духовный пейзаж достойной подражания. Но диспропорция между намерением и реальностью не вызывает сочувствия/соучастия. И хотя остаточные явления этого процесса еще сказываются, но мало для кого уже являются определяющими. 

Наталья СЛОВАЕВА

links:

Николай Бахарев на сайте Михаила Алабугина 

Николай Бахарев в Википедии
Николай Бахарев на gallery.photographer.ru 

Три вопроса Сергею Летову

               Жизнь мэтра отечественной импровизационной музыки вмещает столько ярких и значимых событий, что трудно поверить, что все это произошло с одним человеком. Сергей Федорович Летов играл с Сергеем Курехиным и «Аквариумом», записывался с «Гражданской обороной», выступал с Ольгой Арефьевой и Олегом Гаркушей, с нойзовым музыкантом Алексеем Борисовым и прог-роковым театром «Кафтан Смеха». Недавно музыкант впервые выступил в южной столице. 

Энергичность Сергея Летова поистине поразительна. Сергей Летов основал духовые ансамбли Три«О» и «САКС-Мафия», объездил с концертами все континенты мира, играл в знаменитой «Knitting Factory» в Нью-Йорке и имеет огромный успех в Японии. Сергей Федорович озвучивает спектакли Владимира Сорокина и Венедикта Ерофеева, работает с авангардными перфомансистами Германом Виноградовым и с буто танцорами «Поэма Театра». Сергей Федорович снимается в кино, пишет статьи и читает лекции о современной музыке в Московском институте журналистики и литературного творчества. Кроме того, Сергей Федорович в течение многих лет озвучивает живьем разнообразные шедевры немого кино, от «Фауста» Фридриха Мурнау до сказочных бумажных мультфильмов Лотты Райнигер.

Программа, которую Летов привез в Ростов, была посвящена памяти музыканта Ивана Соколовского. Это один из прародителей российского эйсид-джаза, трип-хопа, эмбиента. Соколовский был главным музыкальным партнером Сергея Летова на протяжении второй половины 90-х и 2000-х годов. «Мы когда-то играли с ним вместе в группе «Ночной проспект», – рассказывает Сергей Федорович. – С середины-конца 90-х начали активно выступать вместе и выступали до самой его смерти. Последний в его жизни концерт состоялся 2-ого мая 2005 года, и на этот концерт он принес мне свои фонограммы, чтобы я привел их в порядок, отредактировал, убрал шумы. Это был наш последний с ним серьезный разговор. Через несколько дней у него случился инсульт, и он скончался, не приходя в сознание. Я решил, что музыка Ивана должна жить. И это должен быть не только архив, диски, которые он издавал – захотелось увековечить его память такого рода программой».

В Ростове Сергей играл на новом тенор-саксофоне, звуки которого напоминают более «черную» музыку, блюзовую. Еще Сергей привез с собой два довольно необычных для нашей страны инструмента. MIDI-контроллеры (духовые, но электронные инструменты) и аналоговый синтезатор, устроенный по методу физического моделирования.

Все, что я играет Сергей Федорович – это импровизация. Он ничего не имеет против написанной музыки, но не по нотам ему играть интереснее. Слушатель же никогда не знает наперед, каким будет музыкальное путешествие. Ростовское выступление было похоже на встречу с другими мирами, мудрыми и странными. Мы задали Сергею Летову несколько вопросов. 

– Сергей Федорович, что для вас актуально сейчас?

– Меня занимает разделение современного искусства на институциональное и неинституциональное. Есть искусство, которое поддерживается государством и всяческими фондами, например, балет, опера, классическая музыка. Или какой-то радикальный авангард, который демонстрируют в залах, где устраиваются перформансы, симпозиумы, посвященные современному искусству. Там абсолютно все равно – пришли люди или не пришли. Если не пришли – даже еще лучше. У меня было такое выступление в Германии – в Красном зале замка Брауншвейгов был концерт, посвященный истории синтезаторов, от аналоговых до софтверных. Я пересчитал всех присутствующих в зале. Если исключить родственников и учеников той оравы, что была на сцене, то в зале присутствовало девять человек. Но городской совет Брауншвейга отпустил серьезную сумму денег, предусмотрел даже паркинг для приехавших профессоров. Вот нас человек двенадцать на сцене, разных музыкантов, из разных городов и стран и девять человек в зале. И немцы считают: «Замечательное мероприятие!» Еще выделили деньги для фотографа, который снимает этих девятерых человек так, чтобы казалось, что их человек пятьдесят или сто. Для Германии культура – это национальная идентичность. Они тратят деньги на то, что, может, уже публике и ненужно, но зато это страна «высокой культуры».

А есть музыка трип-хоп, эмбиент, электроника, так называемая музыка ди-джеев. Она, может быть, по звуку такая же авангардистская, как музыка институциональная, но ее никогда в эти залы не пустят. Она растет как сорняк, и она живет благодаря тому, что ее поддерживают люди: платят за билеты, покупают диски. Это искусство «немузейное». Но искусство не предназначено для того, чтобы его сразу на кладбище несли, а музей – это же кладбище искусства. Там в гробах оно лежит аккуратненько, его трогать нельзя, написано на табличках, что это такое. Надо только принимать к сведению и приобщаться. Сейчас сложилась такая ситуация: искусство – это то, что умерло. А про то, что живо, например, про группу «Война», говорят: это не искусство, они картинок красивых не рисуют. Но они стали институциональным искусством, потому что им дали государственную премию «Инновация» за этот год. Все возмущаются: если они революционеры, они должны были отказаться. А раз они не отказались, они перешли в категорию «серьезного высокого искусства».

В мае я хочу сделать с одной танцовщицей перформанс-диалог на эту тему. Она о религии размышляет, «Ветхий завет» читает. И вот мы будем с нею разговаривать. Я хочу сделать таким образом, чтобы видеокамера включалась в зависимости от ее движений. Получится диалог, который будет перемежаться музыкой и танцем.

– К современному серьезному искусству, по большому счету, публика равнодушна. Насколько это болезненно для вас?

– То, что публика проголосовала ногами против современного искусства, против современной серьезной музыки, мне, конечно, печально. Я, конечно же, хотел бы, чтобы, как в 80-е годы, у нас были тысячи зрителей. Один раз на выступлении группы «Поп-механика» было десять тысяч зрителей. Три дня подряд на концерт пришли восемь, девять и десять тысяч человек. Сейчас такое невозможно представить для авангардной музыки. Это был 89-ый год. Общество было на подъеме, люди хотели нового, интересного. Потом людей обманули в 91-ом году. Люди устали. Они почувствовали, что ими проманипулировали. А чего ждать? Ждать-то нечего. Наша цивилизация умирает. В Голландии через несколько лет количество мусульман превысит количество христиан. Если вы побываете в каком-нибудь Авиньоне во Франции – 40% населения афроамериканцы и арабы. И они совершенно не воспринимают эту культуру. Они потерпят немножко, а дальше по Европе будут на верблюдах ездить. И совершенно другая будет музыка. Будут мугамы, макамы. А вот эта институциональная музыка или ди-джейская… они даже изучать ее не будут. Турки же не изучают в школах Византийскую империю. Ну, жили какие-то здесь. Теперь мы тут живем. Вот то же самое с нами произойдет. Мы доживаем конец своей культуры. Пятьдесят-восемьдесят лет… Я, наверное, до полного краха не доживу. Но будущее нам не принадлежит.

– Вы много гастролируете. Чем отличаются выступления в России от выступлений за границей?

– За границей публика не то чтобы лучше подготовлена, но она иначе к музыке относится. Россия – это страна логоцентричная. В России на первом месте слово. Мы говорим «музыка», а подразумеваем текст песни. Меня спрашивают о творчестве брата, и все говорят о тексте. Хоть бы кто-нибудь сказал: «Почему он играл в фа-диез-миноре и в ми-миноре?» Он сам, кстати, не знал, что такое ми-минор и фа-диез-минор. Так и не узнал. Все говорят о словах. Музыка на самом деле неважна. Важен текст. Что такое русский рок? Гитары, бас-гитары, барабаны и певец. Ну, певец понятно, он текст доносит. А бас-гитары и гитары зачем? Положено так? А если их не будет? Вот Юра Шевчук приедет без гитар и бас-гитар, что, от этого что-то резко потеряется? Абсолютно не потеряется. Любой русский рок можно исполнить под гитару. А вот вы представьте «Led Zeppelin» или «Pink Floyd», исполненные на двенадцатиструнной гитарке. Странно было бы. Потому что там рок – это рок, а у нас есть городской русский романс, вариация – нынешний шансон. В Москве, например, есть всего один клуб, в котором играют импровизационную современную музыку. Он называется «Дом». Ее играют два-три дня в неделю. И не каждую неделю. А в Токио сто джазовых клубов, больше ста. Я играл в трех из них, и все дни был полный зал.

Наталья СЛОВАЕВА

Фото автора