вторник, 17 мая 2011 г.

Мэтр из города N



До того, как стать «легендарным фотографом» и «основоположником советского эротизма», Николай Бахарев работал слесарем на Новокузнецком металлургическом комбинате. А потом взял в руки фотоаппарат и стал снимать людей – на пляже и в домах. Шокирующие в своей откровенности портреты обитателей российской глубинки –  классика современного авангарда –  проливают совершенно иной свет на соотношение частного и публичного в человеке.
Николай Бахарев. Фото Олега Белобородова

К российскому зрителю Бахарев пришел окольным путем – через Запад, который довольно быстро принял его как этнографическую экзотику. На начало 1990-х годов приходится первый всплеск интереса к творчеству фотографа, предназначение которого, как тогда казалось, – развеять миф «В СССР секса нет». В новом тысячелетии восприятие снимков Бахарева стало тоньше: за непривычностью портретов удалось разглядеть внутреннюю жизнь героев, их индивидуальность, то, что обнажение для мастера – технология, а не самоцель.
Фотографии Бахарева легко узнаваемы: их объединяет особый авторский взгляд и умение через портрет одного человека или семьи передать судьбу целого поколения. На это работают и тщательно продуманный провинциальный быт – от «случайно» разбросанных глянцевых журналов до бутылок советского шампанского, и сами героини Бахарева – возможно, наивные и примитивные, но обладающие какой-то внутренней значимостью, всегда естественные и по-своему красивые. Правда, красота их подчас парадоксальна и заставляет вспомнить «эстетику безобразного», Виткина и Гойю.
Николай Бахарев. Вместе №48, 2003 год
Николай Сергеевич, как формировалось ваше творческое кредо?
– В 80-е годы стало как-то определенно ясно то, что уже сознавалось, но по многим причинам не выговаривалось. Преувеличенная моралистичность и сами критерии «хорошего и плохого» в ситуации господства визуальной пропаганды, мало имеющей общего с реальностью, вынуждали игнорировать рекомендованные правила для занятия творчеством.
Условность портрета такова, что выразить и выявить «внутреннее» можно лишь с помощью жеста, пластики тела и мимики, которые проговариваются о личных переживаниях и желаниях. А интимный портрет (личностный) – это где человек живет, а не служит, где запирается ото всех или остается наедине лишь с самыми близкими людьми. Здесь неприемлемы понятия общественной морали и этики, то есть социальной нормы, системой авторитарных немотивированных запретов: право, мораль, традиции. Возникающие тягостные противоречия между запретными желаниями и заветами чистоты, я интуитивно старался как-то разрешить, подыгрывая и реализовывая надуманные фантазии местных жителей. Я начинал при отсутствии профессионального опыта, находясь на одном бытовом уровне с заказчиком, сознательно как бы приседая перед ним на четвереньки, вроде угождая его пожеланиям. Я рассчитывал только на случайность, которая все равно, как я надеялся, подчинена внутренним скрытым законам. Все это привело, случайно, к так называемому фотографическому «языку» той самой среды, представителем которой я только и мог быть. Простота этого «языка» вполне подходила для моего количества извилин.
Николай Бахарев. В интерьере №32, 2001 год
– Как вы сами относитесь к этой «простой» жизни?
–. Не отрицая своей принадлежности к «простым» людям, я и сейчас готов числиться по категории «быдло» (рабсила), а куда денешься? Жизненного кругозора хватало только на добрые чувства и бессильное недовольство. Но признание и сопереживание не обязательно есть то же самое, что согласие; и примириться с этим вроде как не позволяет уже приобретенный статус «творца».
А вот каким образом начавшаяся собираться череда фоторабот, выполняемая по заказам населения на местном пляже, связана с бытовой культурой человеческих отношений в окружающей нас реальной жизни, тогда было совершенно не ясно. Анализ – вещь относительно медленная, а в жизни все – мгновение. Подкупала только возможность наблюдать за почти обнаженными телами раскованно разбросанных в общественном месте и, по возможности, заинтересованно отнестись к нуждам отдыхающих. Здесь то и появилась надежда подобраться поближе к идее психологического портрета через пластику обнаженного тела. А впоследствии и использования обнажения, как одной из возможностей (технология) для раскрепощения внешней и внутренней природы своих сограждан. Здесь главное не нарушать границ собственной компетенции – не «развлекаться», а добиваться убедительности. Сам по себе интерес к обнаженному телу лежит в природе человека (продолжение рода). А так как эротика (чувственность) и секс принадлежат у нас к теме скандальности, а тем самым и спекулятивной привлекательности, то работать в этом направлении в 80-х годах было небезопасно.
Николай Бахарев. Вместе №49, 2003 год
– А в чем крылась опасность?
– Тогда любая обнаженная натура в фотографии считалась порнографией. Но примером для меня были художники прошлого. Большинство художников, которым интересна реальная жизнь и люди, занимаются обнаженной натурой, работают с телом. В Советском Союзе существовала статья за распространение такой информации, а значит, можно было заниматься таким творчеством только «подпольно». При этом всегда оставался провинциальный страх многократно пуганой вороны: как бы чего не вышло? Для многих это кончалось деградацией их творческих порывов.
Николай Бахарев. Вместе №54, 2008 год
 Здесь как раз возникает скабрезный вопросик: а к чему это обязательное обнажение? Неужто для того лишь, чтобы взбодрить слишком целомудренного зрителя и оттолкнуть или привлечь его «клубничкой»? В нашем мире вообще слишком большое значение придается внешним поведенческим атрибутам раскованности. Разумеется, я не настолько самонадеян, чтобы допустить, будто мне удастся поколебать своими фотографиями фобии, которые укрепились в общественном сознании творческих патриотов. Тут дело даже не в культуре, а в вытаращенных глазах на предлагаемый фотоматериал. Но так как между художественной фотографией признаваемой нами сейчас и той, какой она тогда была у нас – огромная разница, я бессознательно предлагал клиентам отбросить общественную мораль и попробовать раскованно, не обращая внимания на то, что об этом подумают окружающие, попытаться подыграть своим внутренним желаниям, ради интереса посмотреть на себя со стороны. «Тот, кто не способен пожертвовать честью ради «высокого», недостоин и его милости – привычная тема экзистенциальной философии: истина, которая противостоит морали». – Альбер Камю, «Миф о Сизифе». Нельзя видеть себя самого – визуальные истории видны только со стороны, и мы выдумываем себе какую-нибудь историю, которую принимаем за свою жизнь. На пересечении ложных социальных ролей и ошибочных самоистолкований формируется, неотделимая от них, неудовлетворенность в своей значимости. Разумеется, речь идет о людях способных жить в согласии с собой.
Николай Бахарев. В интерьере № 36, 2003 год
– Почему вы предпочитаете работать с непрофессиональными моделями?
– Когда профессиональные модели снимаются для журналов, они фотографируются не для себя, а для других, поэтому такая откровенность, открытость, как у непрофессиональных клиенток, невозможна. Клиентки обычно хотят фотографироваться в дурацкой фабричной одежде, но это неинтересно. Потому что внутри у человека есть какой-то мир, а одежда его как бы скрывает. И для того, чтобы внутренний мир человека выявить, надо менять форму одежды, должен быть покрой странный, своеобразный. Но лучше – совсем без одежды, потому что сделать внутренний, психологический портрет без скидывания масок невозможно. А когда человек разделся, ему уже нечего прятать.
Фото Николая Бахарева

– Как вам удается добиться особой интонации искренности, присущей вашим снимкам?
– «Прямая» фотография не всегда есть свидетельство искренности, поэтому мой интерес всегда снабжен эталоном для сравнения – визуальная насмотренность фоторабот известных авторов (Август Зандер, Картье Брессон, Йозеф Куделка, Гунар Бинде, Себастиано Сальгадо, Вильгельм Михайловский, Арнольд Ньюман, и журнал «Советское фото»). И здесь вновь возникало настырное стремление навязать портретируемому свою систему профессиональных и творческих ценностей, свою наработанную технологию съемки – минуя диалог, средствами, выходящими за пределы полемики. Наделяя, наполняя физическую внешность всеми ранее составившимися у меня понятиями о людях, непрерывно корректируя этот взгляд извне – взглядом из сложившихся на данный момент отношений с моделью, стараешься ухватить, ощутить эстетически, войти в резонанс их настроений, навязав им задачу играть роль самих себя. Таким образом, работа оказывается документальной по форме и игровой по содержанию. Из-за разного жизненного опыта и невозможности «влезть в душу» клиента за 5-6 часов, все равно можно добиться результата «раскачивая» его на искренность, открытость и откровенность. Вот здесь часто и возникает полемика по поводу возможности нарушений морально-этических норм в достижении этих самых качеств. Иногда странные композиции получаются не столько от задуманного, сколько от неспособности побороть сложность ситуации. В другой раз откровенность вызвана нежеланием признавать себя (то есть модели) такой же, как и все другие. А где-то близкие, интимные отношения позволяют добиться такой интонации искренности, которая может стать частью твоего собственного опыта и чистых не умозрительных отношений. Ведь отношение к портретируемому является активным «персонажем» сюжета, за которой виден сам автор; и который через этого героя достраивает собственное миропонимание. И почему-то именно такие фото, изначально не предназначенные для чужих глаз и потому лишенные пафоса и наигранности, кажутся наиболее убедительны.
Когда я наблюдаю и запечатлеваю прозрачными границы чужой жизни, не обремененной ни условностями, ни предрассудками, самой открытостью демонстрируя наивно серьезное отношение к интимным сторонам жизни, я рассчитываю, возлагаю надежды сам освободиться от иллюзий по поводу человеческой природы и вынудить других принять тебя таким, какой ты есть. Поглядеть на себя со стороны – тоже небось картина не самая приятная, особенно, когда ты не позируешь перед кем-то, не сдерживаешь своих инстинктов, не притворяешься в угоду молве, а все себе позволяешь. Ведь автор портретов остается со своими героями, не со зрителем, досужим любопытствующим, случайно зашедшим на выставку.
Николай Бахарев. Из цикла «Отношение» №24. 1984
– Некоторые называют ваши работы «чернухой», которой придается эстетический статус.
– Фотография, представленная на выставке, уже живет сама по себе, и новый смысл несет. Мысленно собирая персонажей, проживших вместе с тобой, в поисках/уяснении единой общности и собственного прошлого, которое нам жаль, восстанавливая по архивам «Советского фото» документы, почему-то не возникает радости узнавания той атмосферы, которая воздействовала бы на меня ностальгически. В чем тут дело? Ведь человек по своей природе склонен вспоминать свою жизнь и сравнивать. И это необходимо ему, чтобы идти вперед. «Симуляция» реальной жизни Советского периода оставила свой отпечаток в моем сознании, которая приспосабливалась к обстоятельствам, не хотела усомниться в ее правильности. Тогда у многих могли иметь место непреодолимые иллюзии. Визуальная реальность, сконструированная и «сделанная», имея собственную жизнь, заявляла о неопределенности границ между вымыслом и реальностью: в результате пролетарского ханжества мы были отлучены от всего развращающего и, конечно же, притерпелись к этому театру абсурда и уже не замечали нелепиц. А то, что мой материал вызывает у наших зрителей отталкивание и воспринимаемый как «искажением правды», обзываемый «чернухой» – это, скорее всего, эмоциональные издержки: они, выдавая свое желаемое за наше действительное, иногда заставляют задуматься о собственных соображениях на происходящее. Я делаю лишь то, что хорошо понимаю и в силу этого не оглядываюсь, не боюсь саморазоблачиться; как говорится: искусство требует жертв, а жертвы – они ничего не требуют. Главное – добиться подлинности в рамках избранной эстетики, вынужденно фотографируя не всегда желанный для творчества «контингент», который может раскрыть то, что другим не под силу.
Фото Николая Бахарева
– Насколько сегодня творческие люди раскрепощены в выборе тем, в том числе в изображении эротики?
– Наше поколение, вероятно, так и не изжило первоначальной мечтательности о будущей жизни среди нашей тоскливой реальности, которая одна только и есть – жизнь. Общий быт, жизнь на виду, беззастенчивая открытость – это один из признаков душевной честности и чистоты помыслов. И если ранее было немыслимо об этом даже «заикаться», и приходилось не слишком афишировать свою деятельность, то поиски в сохранении равновесия между общественной и индивидуальной морали позволяли высматривать моменты: какая из них служит другой. Советское искусство в силу исторических причин было ориентировано на политическую составляющую; и пренебрежение к сексуальной культуре в личной жизни трудящихся объясняло приоритетом духовных интересов, которое у художников присутствовало скорее в качестве душевной потребности тоски по идеалу, а в жизни они чаще наблюдали ее противоположность, чем и оправдывали свою принадлежность к «недостойному миру». Поэтому придавать значение их убеждениям я перестал с тех пор, как их художественный принцип возобладал над значением плотской любви – мало об этом заботились, предпочитая романтические вымыслы. Конечно, сам секс русской культуре был вообще не свойствен. Она могла знать страсть, но секс за ее пределами. И, кроме того, она иначе относится к словесным высказываниям: была более откровенна, чем западная литература. Атмосфера неприятия интимных отношений в искусстве до сих пор не приветствуется в нашей творческой среде, потому что, проникшись идеологией «высокого стиля», они пронесли ее в себе всю оставшуюся жизнь. Не мне их судить. Я жил иначе, сотни тысяч жителей жили иначе и помнят другую жизнь. От наших творцов уже давно веет дремучестью, на них лежит это несмываемое клеймо – «у нас секса нет». Что этим хотят сказать они, примерно понятно, а вот зачем хотели сказать? Как можно заниматься искусством, вынося за скобки нашу интимную часть человеческой жизни? То, что я не в силах понять, для меня неразумно. Возможно, у вышеупомянутых творцов есть все основания считать созданный ими духовный пейзаж достойной подражания. Но диспропорция между намерением и реальностью не вызывает сочувствия/соучастия. И хотя остаточные явления этого процесса еще сказываются, но мало для кого уже являются определяющими. 

Комментариев нет:

Отправить комментарий