Каталог Первой Открытой Городской Выставки Стихов

                                                  Владимир Межера

***

я беру папиросу

выбрасываю дрова

забиваю табак

в пустую гильзу

тропическая трава

наполняет слова ароматом

возвращая мне радость жизни

майский ливень гроза

год за годом идет борьба

между нищим народом

и теми кто грабит отчизну

миллионы людей

не желая ближнему зла

продолжают работать и воровать

ради вечно голодных детей

ради гнойного капитализма

палачи посходили с ума

они рвут мою душу

ломая свои хребты

скоро мир превратится

в раздавленную улитку

на грани могильной плиты

пепел падает на пол

есть то что дарует господь

у меня достаточно сил

чтобы выдержать эту пытку

***

на празднике полнолуния

когда гремят барабаны

надо быть осторожнее

не пить кокосовой водки

держаться подальше от моря

откуда приходит цунами

и чаще смотреть на звезды

топая в такт ногами

***

слепая девочка

сидит в моем мозгу

перебирая четки

устремив свой разум

к вершинам гор

и постигая пустоту

моей души где нет

ни святости ни грязи

она ведет меня

по скользкому лучу

к сияющей звезде

в свой адский рай

чтобы присвоить

оба моих глаза

Алексей Бородин

***

все ничего
но жанр слишком старый
он устарел еще лет сто назад
тогда поэт с прокуренной гитарой
имел успех поклонниц всех подряд
и тот считался лучшим из поэтов
кто больше всех кто дольше на ногах
продержится
и в гуще винегрета
не захлебнется в собственных стихах

теперь не то
другие деньги нравы
поэт не пьет
томительной отравы
и не поет с надрывом на щеке
о судьбах родины
о хрупкости планеты
суммируя купюры и монеты
поэт сидит
в застенках интернета
и благим матом пишет
о любви

***

каждый герой-бандит

мечтает стать вулканологом

ходить босиком по раскаленной лаве

заглядывать в жерло вулкана

и всем говорить

что последний день Помпеи

никогда не наступит

***

первые тридцать минут
никакого шансона
ну а потом хочешь мурку
можешь лесоповал
никто и не взглянет косо сурово
что бы ты там не лабал
ну а двадцать минут
никакого шансона
например айвазовский 
девятый вал
сыграй чтобы горы воды заплясали
так чтобы кабак затрещал
десять минут
никакого шансона
северянин северный на потом
ну а пока  в баре  барокко
народ поглощает
набитым ртом
пока пипл хавает 
водка должна охлаждаться
шоу должно продлиться
  show must go on
значит не следует расходиться
минут через тридцать 
будет шансон

***

четыре бандита на BMW

едут туда где много лавэ

их ждет полный конец

в конце-то концов

больше нет

на районе крутых пацанов

***

ковры и зеркала возвышенные дамы
остались в темноте  разрушенных квартир
на смену им пришли скупые телеграммы
надежды больше нет на идеальный мир
а стало быть пора надуем дирижабли
на медленном огне заварим в колбе ртуть
пусть роза не сгорит
пусть захлебнутся жабы
жестокая игра
спасет кого-нибудь

***

тот кому приходится
много работать руками
редко смотрит на облака
еще реже на звезды
да он вообще ничего не видит
дальше собственного ноутбука

***

прозрачна улица настолько

что видно издали постройку

дворец наверное культуры

там в нишах мраморные дурры

ждут наступления весны

глаза открыты но пусты

тоскливо тянутся компьютерные сны

блуждают руки вдоль клавиатуры

но не смахнуть усталости  с лица

здесь улица берет начало у дворца

чтоб выпасть около вокзала до конца

рассыпаться в рядах базара….

Валерий Уколов

***

Сижу в саду,
наблюдаю цветение вишен.
Вижу – Лопахин с бензопилой
дает новые имена
обрубкам ветхого мира.

***

Люд на оторванной льдине
       глушит водку и рыбу,
       споря за право скитаться по водам.
Но кто-то на дне опустевшей бутыли
       прочтет и постигнет –
       Рыбарь увидит спасителя!
       Рыбак дождется спасателя!
Все успокоится. Лед святого безмолвия
       вызовет сон человеческой боли
       в божественной были.
В райском саду цветы Антарктиды.

***
Мальчик Иисус держит в ладонях бабочку Озарения,
отпускает ее кружиться над водами,
а сам идет через море, чтоб пройти через город
и никогда не состариться.

***

Все кончилось, когда на землю пало небо.
Все началось, когда взошла луна,
и мы ходили, как по небу, 
и звезды слышали как громкие сердца
касались их, и звезды отвечали им паденьем,
сгорая в их ладонях до конца.
Смеялось небо, Бог молчал – он знал,
что Слово делает нерв голым.
Когда был день, то день был долог.
Когда шел снег, он придавил небесный полог
и всех, кто пробуждался
в младенческом покрове белизны,
и мы могли бы быть под ним и не уйти,
но нас тогда спасали звезды,
шипя растапливая снег…
Потом всходило солнце
и билось птицей о глаза,
из них слетевшая слеза
последнюю звезду в ладонях погасила,
и та, упав сквозь пальцы, проросла,
впитавши нашу силу,
нас вместе с небом подняла,
чтоб видеть мир,
и это было так красиво.

Надя Делаланд

***

Грунтовка через холмы. Сэкономишь пару часов.
Сквозь изгородь - и туда, где облако ест с руки.
В воздушной склянке ветров струится морской песок,
секунды текут кругом и вяжутся в узелки.
Не вышло преодолеть себя - так на гору лезь,
оскальзываясь, бреди по гравию и траве.
Быть может, там, в синеве и вечности, Тот, Кто есть,
приблизит лицо к тебе, как к бабочке - человек.
И в бездну если смотреть, а тут в синеву Его...
Стой столько, сколько стоишь, но дольше не задержись,
живи себе куда жил, откуда себя живешь,
сквозь изгородь и холмы, по-над-через жизнь. 

***

Осень. Облетают листья, зубы, волосы, ногти
не хотят расти длинными, быть большими, работать,
всё ломаются – мол, чего там… И дальше – больше,
беззащитнее, меньше, еще немного.
Длинношеее лето губами мягкими мнет последний
теплый вечер, валяясь в траве с лошадиным ржаньем
этой девушки там, на лавке, на чьей скрижали
уже все написано. Видишь, ты тоже слепнешь,
собираясь пойти весной, протянув сквозь зиму
громогласный шепот. Так шепчет по перепонкам
барабанным сердце, когда я лежу с любимым
и ношу под сердцем сердце его ребенка,
моего ребенка. Так женщины соприродны
измененьям климата, что – нету их древесней,
я роняю листья, целуй мои корни рото-
раскрывательно гласный звук превращая в песню.
Говори мне: «Оа! Моя огромная птица, рыба
о семи крылах, не считая того плавника на спинке».
У меня скоро будет тридцать любых сезонов,
посчитай мои кольца на срезе, их ровно тридцать.

***
Зубная щетка твоя нахально
мою целует в стакане тесном,
и я б забыла тебя, сквозь пальцы
смотря на этот кусочек текста,
рожденный в ванной, ваннорожденный,
сквозь гель для душа и полотенца –
да не умею любви одернуть,
берясь за щетку зубную сердцем
своим беззубым, старушьим, детским –
берусь за щетку, твоей касаюсь…
о, чья там челюсть сквозь мякиш лекций
знакомым шагом ко мне плясала,
писала, пела, съедала звуки,
роняла крошки и оставляла
зубную щетку, как знак разлуки,
как счет чужой за услуги связи,
как беспорядок.

***
Я прощаю тебя, потому что ты тоже умрешь.
Потому что я тоже – умру. Потому что мы – смертны.
Потому что в лице изменяясь, меняясь, оно ж
сохраняет себе ту последнюю – первую верность.
Сохраняет тебе. Не теряй. Тише рук во дворе,
разгребающих палое алое серое пламя,
я прощаю тебя, потому что нельзя умереть,
если это уже не случилось еще между нами.
Обойди меня сбоку, взгляни на меня изнутри
самой долгой любви, забывающей точки отсчета.
Где прощают людей, медведей, лососей, осетрин,
там находится Бог, он находится тут, вот Он, вот Он.
Я прощаю тебя, потому что прощение есть,
можешь даже не верить (поможет, как Бору – подкова).
Потому что не злость и не зависть, не ревность и месть,
а – любовь (и «любовь» набираешь в любой поисковой
бесконечной системе и видишь нелепый сумбур,
из которого вырастет сонное дерево царства).
У тебя ничего не написано больше на лбу,
я простила тебя, оставайся. Ты можешь остаться.

***

Какого члена профсоюза ты тут сидишь такой внезапный,
такой открытый всем ветрам?
Мной тыщу раз предрешено - тебя увидеть было - завтра!
Ну, в крайнем случае - вчера.

Но ты - сидишь. Вот - факт, который так трудно будет опрове -
И смотришь на меня, и смотришь.
Ты посмотри, ты посмотри какой ты глупый человек
(там дождь идёт, а ты не мокрый).

Игорь Ваганов

… Б Е С К О Н Е Ч Н О С Т Ь …

Их только двое на старом пледе

бродячих губ в бутафорской помаде порванных на скотобойнях любви,

выцветшей пленки еще одного бессловесного фильма,

что топится в сточной канаве зари.

Словно брошенный на железнодорожном перроне ребенок,

где-то за стенкой виниловый плачет Вертинский,

он зовет ее шепотом просто Лулу, без издевок,

и просит не ехать в Ниццу.

Он смывает алые пятна с кафеля ванной,

дрожащими пальцами бинтуя ее разные лица,

он цитирует Паунда, он спрашивает, что ей больше не снится.

Она рядом лежит. Как птица. Расхристанная на ветру….

Тень абажура как день в контражуре.

Бледный румянец как танец, как мариинский балет.

«Мы однажды умрем, мой одинокий скиталец?» – «Нет, мы будем жить», –

отвечает он ей в ответ.

«Ночь нежна…» – еле слышно бормочет она, но он знает ей не дотянуть до утра.

Утро придет как война, как чума, как недосказанные слова, как титры,

серебро, гранат, до добра никак

не доводят ночные игры.

И теперь под звуки простуженного рояля,

со следами случайно просыпанного кокаина на лакированном потертом глянце,

перебирают, словно таблицу Брайля, воздух

ее изрезанные изменами пальцы.

Через полчаса все будет кончено. С антресолей достанет полиэтилен,

с рисунком рюмки как чаши Грааля и словом нерусским fragile,

и запакует, омоет, отдаст ее тело в безмолвный тлен

напевая под нос без конца «Imagine».

Неровными буквами по складам старым ржавым голландским пером

старательно выведет код, получателя, группу крови и номер страховки,

поцелует прощально когда-то чувственный порваный рот,

ее шрамы, раны, оконные рамы, обманы, татуировки.

Потом спустится в гей-бар «Чин-Чин» на углу,

утопить в жгущем глотку абсенте ночь черную, как луизианский блюз,

и уже в полете с моста он с насмешкой обнимет зарю.

Как Лулу, как свою дорогую Лулу …..и ко дну. Ну и пусть…. ну и пусть.

А о ней мимоходом прочтут в утренней провинциальной газете,

в колонке, что обычно между сводками из Ирака и больной паранойей хроникой гетто,

что обычно рвут, подстилая под зад, по привычке шальные как пули дети,

или старухи заворачивают собачьи котлеты.

Через месяц придут счета, или кто-то по телефону,

набрав по ошибке номер, в трубку бросит случайный «Привет!»,

когда никого не останется в доме, никому не достанется осень,

никто и не спросит, кем ты был, потому что тебя точно нет.

В переулке без имени, в стране без любви, вне закона,

с циферблатными стрелками вспять и тенями ушедших в вечность,

может кто-то однажды вернется сюда,

скользнет под скрипящий засов, найдет эти письма, сожжет,

или, может, прочтет,

чтоб вдохнуть в себя ту бесконечность.

Save A Prayer. И больше не звука, ни слова.

Двадцать на двадцать шагов по коридорам души во тьме,

до тошноты как в бреду, в забытьи, без цепей и оков, без стона.

Жизнь это просто дуэль, когда время сходиться, стреляться.

С собой. И в самом себе…

Наталья Словаева

***

Мне нравится ходить голодной,

Сидеть на яблоках с кефиром,

Быть неразборчивой и модной,

Курить с друзьями за сортиром,

С фотографом с подбитым глазом

Болтать в замызганном подвале,

Быть несерьезной, несуразной,

И чтоб покрепче целовали.

Твой стройный мир аполлоничен,

В нем места нет моим пройдохам,

Неадекватным, неприличным,

Но человечным в каждом вдохе.

Ты любишь замки и туманы,

Я – девка из цыганской песни,

Не тешь себя самообманом,

Мы никогда не будем вместе.

Ты не поймешь мое искусство,

Мы не расстанемся друзьями,

Но почему же нам так грустно,

И так давно друг к другу тянет?

***

В трещину мира летят

арестанты, измученные туберкулезом,

получающие просроченные пилюли,

брошенные уродцы в детдоме,

называющие нянечку мамой,

изобретатели кораблей и луноходов,

доживающие до ста лет в одиночестве,

перевязанные слипшимися бинтами,

окровавленные руки моей любви.

***

Времени не было слышно.

Ты струилась на землю

фиолетовым сиянием,

смешивая волосы

с эхом отлетевших грез.

Песок, бессмертник, серебро –

вот твои знаки,

твои лунные символы.

И прозрачные пальцы в кольцах

могут перебирать сухую траву и морской снег.

***

Вечные спутники,

Столбы и провода,

скоро мы вернемся домой,

скоро раскроем руки...

Конечно,

надо приметывать трассу

белыми нитками посредине,

иначе куда бы она увела?

***

Когда в твоем сердце

не будет любви и жалости,

Когда в грудь войдут горный воздух

и совсем другие гимны,

В этой свободе

без завтра и без меня,

Ты сможешь забыть

целовавших твой Апокалипсис?

Тим Фей

Письмо из Таганрога

Здесь таскал вОттакенные абрикОсы,

глазастые от страха, что их съедят,

заготавливал на зиму солнце;

все несказанные слова

тополя записали на свои шумелки.

Здесь не встретил осень, сбежал на север

диким уткам насмех. По возвращении

разбираю листья опавшие… Я не об этом.

Философия дерева – расти! расти! –

а когда срубают, проскрипеть «прости»

как волшебный пароль в ту страну, где нет нас.

Этим не исчерпывается наша древесность.

В близости можно сцепиться горстями –

это слабая связь, чтобы не расставаться,

я учусь с любимыми срастаться грустями,

протыкая друг друга болью подобно акациям.

А залив назло спортсменам не леденеет –

намек, чтоб, отбросив коньки, босиком носиться

по воде. Если случайно откину кеды,

обещаю в песню к тебе погулять проситься.

Остальное неважно. Скользко. Заносит в прозу.

Прохожие кутаются в  воспоминания

о тепле или о предстоящей дозе

сОлнечнОабрикОсОвОкайфОстОяния

***

с особым значеньем

мы съели печенье

а мюсли – со смыслом

и кексы – с подтекстом

не без пониманья
откушали манной

держась точки зренья
на банку варенья

еще почерпнули

чуть-чуть из кастрюли

ничтоже сумяшесь

макнув туда мякиш

гранитные локти

кусая науке
делили пирог
с не успевшей мяукнуть

начинкой и масло

лоббируя с сыром

мы так обожрались
но так прогрессивно!

***

что день рожденья? играли в возраст

и в поздравленья и в крокодила

и было весело мне а им как!

другое дело – когда поминки

а ты мне так и не позвонила

а в детстве мама когда бывало

что долго нету я думал – ужас! –

ее наверно трамваем сбило

или машиной и плакал плакал

и было легче

когда представишь причем в деталях

когда театр причем катарсис

вот и теперь я подумал тоже

а если поезд? который в Питер

который скорый

перевернулся и ты в нем Боже!

и защемило и подкатило

как будто комом таким же точно

как эта масса людей в вагонах

стремилась в небо покинув био

и облегченье почти свобода

ведь смерть – призванье она не хобби

а значит высшая значит сила

и я не вправе и я не волен

ты умерла а не что другое –

а не обиделась и не забыла

***

я убиваю сталина в себе

я убиваю сталина в тебе

я в вас увидел сталина и целюсь

я изымаю сталина как ценности

у церкви отбирали – на крови

а как еще можно его убить?

в любом учителе и каждом президенте

есть сталинские страшные проценты

я убиваю сталина в коране

в гранате и в усатом таракане

но даже самый безобидный выстрел

является эпохой сталинизма

и я увы до сей поры не знаю

как сталина убить не убивая

его не высечь не дезодорировать

он испаряется а после конденсирует

не обличить не перевоспитать

он прячется к любовникам в кровать

в зародыш проникая лишним геном

я убиваю сталина на небе

сонет   милодраматический

я оченьрован вашим пу

скай все болтают что я мань

я к удавлению всей пу

бликую драмой пьес ума

от вашикарных гарных но-

г отовый к нимф сегда упа

сте каюсь кап ли а не то

ль комедиа тор на гу бах!

я полон вас хищеньем в ру

ка хать и эгоист а льтру

из тем на ты перелетя

какда р твоих кос сну лос во

ст орг и я не смог опо

мниться лоуме в этой схва

Р   –   н   –   Д

тот, что казался эРостовом,

стал Ростованием, потом

не раз домашним ареостовывал

опыта оптом

но ни Рос.сией, ни тов.арищем

не значился, тем более

что чувством не Ростов-товарнищенским

был болен я

не ростовщичеством (вот соР еще!) –

сотворчеством – не воровством,

по-родстовенному чтобы солнечно

и запросто

но раз творится на- Да ну ее –

история в крови непрявд,

подслушаемся в атакуемый

аудиоряд

может, проснется в эре сотовой

Райстова-на-Дому восторг,

впадающий в простовороттепель,

в Понт без понтов

я буду рад ему проставиться

как вечный ростовфиля, как

любитель, бовник пРостовранства,

братан и брат

одноклассники.ru

кроме  бывших  старост  мы  все  умрем

не  за  родину-мать  а  чисто  по  жизни

так  зачем  на  экране  сушить  былье

и  встречаться  вне  классно  какого  двусмысла

ради  самооценки  жены  авто?

на  предмет  потрындеть?  семинар похвастать?

что  успешно  скатал  на  экзамене  по

поведенью  совести  что  держит  тебя  за  галстук

жесткий  стерео  тип  дворовой  не  наш

что  конкретно  попал  к  нему  на  счетчик

и  короче  если  ему  не  дашь

то  короче  возьмешь  или  тебе  замочат

в  репу  тацию....................  в  общем  я

под  (который  всегда  отдельно)  предлогом

не  иду  к  вам  на  встречу  шк/друзья

оставаясь  как  впрочем  и  раньше  лохом

***

без наших сиамских ладошек в кармане куртки

проспектом снежинок объевшийся в одиночку

и если ты привидишься то на минутку

но наминутка становится службой всенощной

думал твоя краса мне пойдет на пользу

равно моя бесполезность – тебе на радость

но во-сне-гурочковая морозность

нам обоюдно утяжеляет диагноз

лежу в организме слабость и сила духа

на градуснике околонулевая

лишь бы успеть перед глаголом сдохнуть

деепричаститься еще не совсем растаяв

то есть сказать набор тех претящих штампов

вроде люблю прости отпусти поверьте

будто бы жизнь бесконечный прогул экзаменов

перед коротким зачетом так называемой смерти

***

это было уже ровно десять сиреней назад:

я в палату входил с разноцветным салютом

подарить его девочке из  ч - ч - ч – ченского городка –

о, как пахли цветы вперемежку с лекарственной мутью! –

пахнут сладкою кровью, наверное, так

медицинские сестры и матери на перевязочных пунктах

ни твоей, ни моей, ни цветов красотой не спасётся

от парадов и варваров эта земля, ну и чёрт с ней –

пусть сиреневый вечный огонь обожжёт!

как распахнется, пыхнет, да как распахнётся

огнедышащий май, засыпая нас морфием, чтоб

не так больно разлука перерастала в сиротство

будет путь мой длиннее её бесконечных ресниц,

опалённых неловким впотьмах сигаретным обстрелом,

как охотника – дичь, будет запах преследовать,

будут сниться цветы, значит, меньше войны будет сниться         

***

можно назвать влюбленностью этот жест –

полу от чая нно цвета глаз твоих сердце бьется,

но когда птица весной возвращается в свой насест,

разве она считает, что это влюбленность? –

в запах смолы, крону, во взлетную полосу,

чтоб воспарять и обратно нырять с размаху,

чтоб желторотому дать обогрев юнцу,

а он забыл тебя, свой сочиняя запах,

следуя тысячелетней привычке птичьей –

вить настоящий дом из будущих из цитат

и обал денно и нощно выстукивать сердцем такт

без претензии на взаимную на тактичность

Кто не прячет глаза

1

если глазеть на мир то как раз такими –

всеми руками ресниц распахнувшись навст-

речу пространству мимолетящих событий

голубоглазой выдержкой впечадлясь

сквозь наслоения антропоморфных пятен

связанных отсутствием перспектив

веровать приближаясь двадцатикратно

к ликбездневерию приоткрыв

диафрагму дыханья как можно шире –

на весь мир – почувствовать словно ты в нём

стал объектом внимания и ты же

стал быть может чуточку объективней

2

ябл-оком в ябл-око посмотри

только смазанным взглядом не надо

горше пресного мармелада

угощенье такой пастилы

ну давай ну рискни же – а что там

за зелёным за кариесным оком?

в океан моночисленных дней

бездна дё га ворящих «о`кей»

окунись не на страх а на совесть

и прочти вне программы без фраз

как спасает нас от недодоза

свежевыжатый яблочный спас

Наталья Сухорукова (Каданская)

***

И когда, как шагаловские любовники,

угловато обнявшись,

мы полетим над городом,

нас остановит гаишник и скажет:

«Вы превышаете скорость,

вы пьяны нежностью,

и вы не имеете на это прав –

платите штраф жизнью»,

я прошепчу:

«Не давай ему ни крупицы.

Пусть наше дело решают в Суде.

Может быть, он приговорит нас друг к другу

условно,

пожизненно…

И будет в том милость и строгость».

***

Вот, читаю Басе, а пьянишь меня ты.

В сердце сливовый сад, крик лесного оленя.

Распускаясь, мне грудь разрывают цветы.

Их все больше и больше. И пчелы пьянеют.

Этот цвет и открытость снести ли смогу?..

Опустившись с немым лепестком на циновку,

я свернулась слегка, так, как будто ребенка

твоего возле сердца уже берегу.

***

Любимому

В мобильный столько

Сказала слов, что, верно,

Даст он бутоны.

***

Осенний ливень.

Увы, другой мне скажет:

«Как ты промокла!».

Евгения Жукова

***
говори со мною бликами от свеч
в симметрии двух ложек по краям стола
как двух ножей
не разрезая речь
лихая не болит на плахе голова
теперь яйцом на блюде – хрупкое чело.
  
пусть так.
  
я тайный вор, прилипшая к стеклу
бабочка меж чашкой и рукой
ворую все слова, близкие к теплу
твой логос крутит экзистенцию,
покой
планеты скользкой может на беду
кровь стылая вода и потеряла цвет
и тонкой кожей холоден рассвет
  
пусть так.
  
скучнейший праздник – написан чей-то день,
избитый тост, вновь на полу Мерло, Бордо
сценарий весь прочитан до…
слипшихся страниц, слипающихся век.
  
мне долго ждать – с пяти и до пяти
пустыми мостовыми длинный шарф
ведь в городе моем не разведут мосты
их не разводят никогда, любезный граф.


  
***
воет февраль, как белуга-
вновь уезжаешь из города -
шлейфом буйная вьюга
в щели, под полом, пологом,
в ребрах, в связках коленных
сумерки
               сотканы.
                                 холодно.
  
чай золотой в серебряном
на подоконнике мается,
стеклами бьется не бренная,
бьется любовью, кается,
шатко проходит балками -
поезд по дому и рабице.
  
воет… рисую изморозь,
холст ледяной с кобальтом.
как собирать с изнова?
длинное слово колото -
имя - случай серебряный*
__________________________________________
* «ты серебряный случай …всех» (с) В. Летцев

Андрей Першин

***
весна оставила лазейку
в квадратный с выщерблиной рот
он летом дудочкой-жалейкой
закат из облака сосёт

ты слышишь день переиначен?
на тёмных досточках вода
«я не тону
я только плачу
чтобы умыться иногда»

и этот скрип
в моём подоле
такую нежит благодать
чтобы упасть в взвихрённом поле
и с ночью всё – перемешать

***

острее патоки венозной

я ощущаю - горький вкус

движений раненых и розных

друзей ведущих в пустоту

других – в запрятанный комок.

тебя- под землю моей кожи

два звука могут быть похожи

два оборота на колок.

ссутулившись струна звучит.

и в мёртвых книгах

без запинки

твои подброшены пылинки

и ночь твоя - лабрадорит

***
была ли сладость первозданной?
тот карамельный петушок
и мамин с вишнями пирог?
и тень без устали под ванной?
ну то есть детская любовь
ко всем не запасным частям?
всё что прошло?
всё что не нам
теперь принадлежит и вновь
становится вокруг
ведь если создан мир невдруг
он следователен сам в себе
без мишуры и в мишуре
он меньше сам своей природы
так смотрят в телескоп народы
так видят дальше через холст
Итак в её руке цветок
а раньше- красный петушок
своею оптикой сознанья
есть имя в мире без названья
и первый шейный позвонок

***
что если философия щедра
и не стыдится мглы первоначальной
одним она оставила слова
качается словами гроб хрустальный
другим ребёнок вечно отстаёт
он поэтический ему глаголы внемлют
и кто-то растянувшийся вперёд
ища опоры чтобы двинуть землю ..
что если философия грядет
не прячется, себе не достаётся
бытийствует и мыслит свой народ
бытийствуя не ведающих солнца

***
сползает влажная зевота
в карман по гибкой пятерне
погладь её, сожми немного
одна - тебе, другая – мне

мы будем чаще расставаться
прямые не своим умом
сюжет – извилина пространства
тот ум, в котором мы живём

***
что может камень твой произнести -
чеканный случай
или части тела
им до конца
с тобою не дойти
куда и мысль твоя -
не долетела

короткая у тварей маета
слабеющие вымахи качелей
не вдоль, а вглубь
исхожена земля
аккордов вверенных
дрожащей литосфере

не гибкий
но понятливый язык
недолговечности совместных состояний
не то
к чему болезненно привык
но будущего сбывшаяся память.

***
предметы видят сны
в кубической постели
пророческие, вещие гробы
как поплавки
на бездыханном теле
и жизни кипячёной
пузыри

нет мне не кажется
что всюду сплошь детали
распахнутой
площадки заводской
полупустая
жизнь моя вначале
живое что-то
тянет за собой

стоит вода
и не пристало лучше
по льду сучить
и вволю куковать
но рвёт с винта
и может всемогущий
святое место
снова
залатать

***
это жар меня выгонит прочь
вглубь засохшего черного хлеба
выдаю свою русскую дочь
за чудовища дерзкую небыль

у неё молодая судьба
каких прежде тоска не видала
и у слов серебрятся края
тех что пахли так сладко сначала

кто ломоть этот станет стеречь
что надрезан так крепко с душою
растоплю свою русскую речь
и как сердце стучу головою

а зима это сумрачный жар
а у дочери сохнут ресницы
моя жизнь это сказочный дар
почему ей с другими - не спится?

***
ах что ещё переживёт тоску
забьёт два гОла
..и выкатится возвышаясь из угла?
чья отщебечена рука?
как звали место для укола?
надземного спрямленья рек
будь трижды слабый человек
и тот
протянет этот голос
как волос в мёртвом пироге
другой – вопрос
что вы – не те…
увы – уже – не те

***
а нет -- так приходи смотреть
мою засиженную жердь
с наросшим диким мясом
сперва конечно безобразен
мой вид
всего что не умрёт
(как умирает голой ось
укоренённая в рождении…)
пойти – такое наслаждение
я камни обращаю в кость
и расползаюсь круглый год
из поволоки глаз приливов
в холмы мохнатые..
на сливы..
что эта девочка несёт
ей - всё
ей - всюду достаёт
горячей крОви обращенья
она -- во мне – моё решенье
ей больше нечем пренебречь
я стол и стул и эта печь
ты как? доела свою речь?
а нет -- так приходи смотреть…